Как я уже не раз заявлял, мое поступление в аспирантуру на кафедру философии - дело собственного желания. В армию меня не берут, каких-то материальных благ после защиты (если конечно до нее доберусь) не получу - для верстальщика газеты ученая степень вообще не имеет никакого значения. Даже наоборот - по достоверным слухам - защита кандидатской диссертации обычно влетает в копеечку. Но тем не менее на заочное отделение в свое время я поступил - и нисколько об этом не жалею. Плюсы? Я познакомился с немалым количеством литературы, которую в ином случае вряд ли бы меня заинтересовала. Проходя год назад по книжному развалу в «Олимпийском» купил толстую книгу «Философия науки. Хрестоматия». Как уверяют авторы, «цель данного учебного пособия - представить в систематизированном виде идеи философов и ученых из разных областей знания, эпох и стран, преимущественно европейских». И надо признать, это им удалось (хотя хотелось бы познакомиться с работами ученых Востока). Читать я ее начал давно, но окончил чтение только на днях (все-таки почти тысяча страниц философии - это для меня пока тяжело). В книге попадались интересные, удивительно понятные мысли, порой остроумные. Пусть и не бесспорные. Так вот этими отрывками и хочу поделиться. Без комментариев. Цитаты даны по следующему изданию: «Философия науки: Общие проблемы познания. Методология естественных и гуманитарных наук: хрестоматия/ред.-сост. Л.А. Микешина. - М.: Прогресс: МПСИ: Флинта, 2005.»

1. Дэвид Юм (1711-1776), стр. 25.
«Несомненно, что все науки в большей или меньшей степени имеют отношение к человеческой природе… даже математика, естественная философия и естественная религия в известной мере зависят от науки о человеке, поскольку являются предметом познания людей и последние судят о них с помощью своих сил и способностей…
Итак, единственный способ, с помощью которого мы можем надеяться достичь успеха в наших философских исследованиях, состоит в следующем: оставить тот тягостный, утомительный метод, которому мы до сих пор следовали, и, вместо того, чтобы время от времени занимать пограничные замки или деревни, будем прямо брать приступом столицу, или центр этих наук, - саму человеческую природу; став, наконец, господами последней, мы сможем надеяться на легкую победу и надо всем остальным. С этой позиции мы сможем распространить свои завоевания на все те науки, которые наиболее близко касаются человеческой жизни, а затем приступить на досуге к более полному ознакомлению и с теми науками, которые являются предметом простой любознательности…»

2. Павел Васильевич Копнин (1922-1971), стр. 79.
«Необходимо строго различать слепую веру, ведущую к религии, и веру, как уверенность, твердость и убежденность человека, основанную на знании объективной закономерности. Последняя не только противоречит истине науки, но вытекает из нее.
Вера выступает определенным промежуточным звеном между знанием и практическим действием, она не только и не просто знание, а знание, оплодотворенное волей, чувствами и стремлениями человека, перешедшее в убеждение. Внутренняя убежденность, уверенность в истинности знания и правильности практического действия необходимы человеку, но эта убежденность ничего общего не имеет с религией и ее атрибутами…»

3. Герхард Фоллмер (род. 1943), стр. 120.
«Согласование между природой и разумом имеет место не потому, что природа разумна, а потому, что разум природен…
Наш познавательный аппарат является результатом эволюции. Субъективные познавательные структуры соответствуют миру, так как они сформировались в ходе приспособления к этому реальному миру. Они согласуются (частично) с реальными структурами, потому что такое согласование делает возможным выживание…
Мы называем эту позицию биологической теорией познания или (не вполне корректно в языковом плане, но выразительно) эволюционной теорией познания…
С помощью эволюционной теории познания, таким образом, дается ответ на многие важные вопросы. Во-первых, мы знаем, откуда происходят субъективные структуры познания (они продукт эволюции). Во-вторых, мы знаем, почему они почти у всех людей одинаковы (потому что они генетически обусловлены, наследуются и по меньшей мере в качестве основы являются врожденными). В-третьих, мы знаем, что и почему они, по меньшей мере частично, согласуются со структурами внешнего мира (потому что мы бы не выжили в эволюции)».

4. Анри Бергсон (1859-1941), стр. 182.
«Своим основным открытием считал теорию длительности, сформулированную в работе «Опыт о непосредственных данных сознания» (1886). Он исследовал психологический, субъективный феномен длительности, обосновывал тезис о том, что время воспринимается по-разному в разные периоды жизни: детство, юность, старость, - и в разных ситуациях: общения с интересным, желанным человеком или пассивного отдыха-ожидания. Для Бергсона время как одна из координат бытия физического мира и время как мера человеческой жизни - это различные уровни реальности, которые следует изучать на разных теоретических уровнях и разными методами».

5. Карл Ясперс (1883-1969), стр. 214, 215, 216.
«…Вводящим в соблазн следствием ложного понимания науки, убеждения, будто мир может быть в целом и в принципе познан, было то, что мир стали считать, по существу, уже познанным. Сложилось представление, согласно которому определить, основываясь на научных выводах, правильное мироустройство, дарующее человечеству благополучие и счастье, является лишь актом доброй воли…
Это типичное для людей нашего времени суеверие заставляет их ждать от науки того, что она совершить не может. Они принимают псевдонаучные целостные объяснения вещей за окончательное знание; некритично принимают выводы, не вникая в методы, которые позволили к ним прийти, и не ведают границ, в пределах которых научные выводы вообще могут быть значимыми…
Однако как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция - презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда все беды связываются с развитием современной науки…
Не наука сама по себе, а он (человек) сам находится в состоянии кризиса. Историко-социологическая причина этого кризиса заключена в массовом существовании. Факт превращения свободного исследования отдельных людей в научное предприятие привел к тому, что каждый считает себя способным в нем участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. Возникает слой плебеев от науки; они создают в своих работах пустые аналогии, выдавая себя за исследователей, приводят любые установления, подсчеты, описания и объявляют их эмпирической наукой. Бесконечность принятых точек зрения, в результате чего все чаще люди друг друга не понимают, - лишь следствие того, что каждый безответственно смеет высказывать свое мнение...
Поэтому в некоторых науках литературная сенсация в качестве ложного журнализма уже стала средством моментального успеха…
Кризис науки - это кризис людей, который охватил их, когда они утратили подлинность безусловного желания знать…»
6. Вернер Гейзенберг (1901-1976), стр. 251.
«Сократ придавал столь большое значение проблеме языка потому, что он знал, с одной стороны, сколько недоразумений может вызывать легкомысленное обращение с языком, насколько важно пользоваться точными выражениями и разъяснить понятия, прежде чем применять их, а с другой - отдавал себе отчет в том, что в последнем счете это, наверное, задача неразрешимая. Ситуация, с которой мы сталкиваемся в наших попытках «понять», может привести к мысли, что существующие у нас средства выражения вообще не допускают ясного и недвусмысленного описания положения вещей.»

7. Фрэнсис Бэкон (1561-1626), стр. 295.
«Те, кто занимался науками, были или эмпириками, или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей - опыта и рассудка.»

8. Филипп Франк (1884-1966), стр. 328.
«В XIX веке произошло разобщение ученых и философов. Ученые смотрели с некоторой подозрительностью на философские спекуляции, которым, казалось, слишком часто не хватает точных формулировок и которые тщетно бьются над неразрешимыми проблемами. Философы в свою очередь больше не интересовались специальными науками, потому что их результаты казались им имеющими слишком ограниченный характер. Это разобщение, однако, принесло вред как философам, так и ученым». (автор цитирует Луи де Бройля)…
На основании всех этих соображений следует, что всякий, кто хочет добиться удовлетворительного понимания науки XX века, должен хорошо освоиться с философской мыслью. Но он скоро убедиться, что это относиться и к всестороннему пониманию науки, существовавшей в любой период истории.»

9. Самюэл Томас Кун (1922-1996), стр. 407.
«Трудности новообращения часто отмечались самими учеными. Дарвин особенно прочувственно писал в конце книги «Происхождение видов»: «Хотя я вполне убежден в истине тех воззрений, которые изложены в этой книге в форме краткого обзора, я никоим образом не надеюсь убедить опытных натуралистов, умы который переполнены массой фактов, рассматриваемых ими в течение долгих лет с точки зрения, прямо противоположной моей… Но я смотрю с доверием на будущее, на молодое возникающее поколение натуралистов, которое будет в состоянии беспристрастно взвесить обе стороны вопроса». А Макс Планк, описывая свою собственную карьеру в «Научной автобиографии», с грустью замечал, что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством убеждения оппонентов и принуждения их видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают и вырастает новое поколение, которое привыкло к ней».

10. Ричард Рорти (род. 1931), стр. 442, 444.
«Правильный вопрос звучит так: «Для каких целей было бы полезно придерживаться такого верования?» Этот вопрос подобен другому: «Для каких целей было бы полезно загрузить эту программу в мой компьютер?» Согласно этой точке зрения, которую я излагаю, тело человека подобно компьютеру, его hardware, а верования и желания человека аналогичны программному обеспечению компьютера, его software. Никого не волнует вопрос о том, верно или нет данное software отражает реальность. Важно то, способно ли данное software наиболее эффективно выполнить определенную задачу. Аналогичным образом прагматист полагает, что в случае наших верования следует спрашивать не о том, как они отражают реальность, но о том, представляют ли они собой наилучшие привычки поведения для удовлетворения наших желаний…
Нам кажется бессмысленным спрашивать, является ли жираф на самом деле совокупностью атомов, или же совокупностью актуальных и потенциальных человеческих ощущений, или чем-либо еще. Столь же бессмыслен, на наш взгляд, и такой вопрос: «Описываем ли мы жирафа так, как он есть на самом деле?» Что нам действительно надо знать, так это то, не будет ли какое-либо из альтернативных описаний более полезно для наших целей».

11. Алексей Степанович Хомяков (1804-1860), стр. 693, 694.
«Хотите узнать то, что было, - сперва узнайте то, что есть. Возвратный ход, т.е. от современного к старому, от старому к древнему, не может создать истории; но он, и он один, может служить ее поверкой…
Все настоящее имеет свои корни в старине; даже самое неожиданное и странное явление, будучи хорошо исследовано, приводит вас к своему зародышу, который есть не что иное, как плод прошедшего времени, или к своей прививке, или к явлению древнейшему, которое в нем поглотилось. Так от нового постановления общественного от новой границы, от нового племени, от новой веры к прежним постановлениям, границам, племенами и верам можно идти шагом твердым и верным, потому что отправляешься от известного к неизвестному, а не сцепляешь ряд гипотетических догадок».

12. Робин Джордж Коллингвуд (1889-1943), стр. 744.
«Существует разновидность истории, которая полностью зависит от свидетельства авторитетов. Как я уже сказал выше, в действительности это вообще не история, но у нас нет другого термина для нее. Метод, с помощью которого она создается, таков: сначала решают, о чем мы хотим знать, затем переходят к поиску свидетельств о нем, свидетельств устных или письменных, предположительно исходящих от прямых участников интересующих нас событий, или от их очевидцев, или же от лиц, повторяющих то, что участники и очевидцы событий рассказали им, или их информантам, или же информантам их информантов и т.д. Обнаружив в такого рода суждении нечто, относящееся к поставленной проблеме, историк извлекает его из источника и включает, сделав, если нужно, перевод и изложив его в подобающем, по его мнению, стиле, в свою собственную историю. Как правило, в тех случаях, когда в распоряжении историка оказывается много высказываний такого рода, одно из них говорит ему то, чего не говорит другое. Тогда оба высказывания включаются в собственное повествование историка. Иногда же он находит, что одно из этих высказываний противоречит другому. Тогда, если у него нет способа примирить их, он должен решить, какое из них должно быть отброшено, а это, если он добросовестен, приведет его к критическому рассмотрению относительной достоверности противоречащих друг другу авторитетов…
Историю, конструируемую с помощью отбора и комбинирования свидетельств различных авторитетов, я называю историей ножниц и клея. Я повторяю, что в действительности это не история вообще, потому что в ней не удовлетворяются необходимые условия научного знания; но до недавнего времени существовала только такая история, и большая часть того, что люди читают и даже пишут по истории сегодня, принадлежит истории этого типа…»

13. Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906-1999), стр. 806.
«Легкий и нечестный способ войти в историографию вопроса - это высказывание разного рода предположений, «новых взглядов» на основе данных других исследователей, иногда даже без нового обращения к рукописям. Рецензии, обзоры, отчеты о конференциях, дополнительные соображения - благодатные жанры для увеличения числа публикаций. Это не значит, что жанры эти не нужны или малоценны, - просто в списках печатных работ рецензии, обзоры, отчеты и дополнения должны составлять отдельные рубрики, которые ни в коем случае не следует равнять с настоящими исследованиями…
Усердие в многопечатании - явление вредное. Оно вредно не только потому, что создает неправильное представление об ученом и вызывает раздражения коллег, но потому еще, что заставляет исследователей, занимающихся той же темой, просматривать много работ, которые в конечном счете не очень много дают науке».

14. Александр Викторович Михайлов (1938-1995).
«Ни романтизм, ни классицизм, ни барокко невозможно определить формально-логически. Между тем едва ли не самым распространенным заблуждением является непрестанно повторяющееся требование определить, что такое романтизм, барокко и т.д., представляют себе такое определение именно формально-логическим, примерно таким: «Романтизм есть направление (течение…), отличающееся такими-то признаками, характерными чертами…» Итогом самых тщательных изысканий, производимых с целью дать, наконец, подобное определение, оказывается обычно… удивление, связанное либо с тем, что определение никак не выводится, либо с тем, что некоторые очевидные романтики никак не желают подчиниться, вообще говоря, «правильному» определению…»

Иванов Максим (Дядя Зорыч), г. Новочебоксарск, 27 мая 2007 года.

Коментарии

Добавить комментарий
Пожалуйста оставляйте комментарии только по теме.
Имя:
E-mail
Домашняя страница
Тема:
BBCode:
Коментарий:
Код:*